Неточные совпадения
Она поехала в игрушечную лавку, накупила игрушек и обдумала план действий. Она
приедет рано утром, в 8 часов, когда Алексей Александрович еще, верно, не вставал. Она будет иметь в руках деньги, которые даст швейцару и лакею,
с тем чтоб они пустили ее, и, не поднимая вуаля, скажет, что она от крестного отца Сережи
приехала поздравить и что ей поручено поставить игрушки у кровати
сына. Она не приготовила только тех слов, которые она скажет
сыну. Сколько она ни думала об этом, она ничего не могла придумать.
Дарья Александровна, еще в Москве учившаяся
с сыном вместе латинскому языку,
приехав к Левиным, за правило себе поставила повторять
с ним, хоть раз в день уроки самые трудные из арифметики и латинского.
— Вронский — это один из
сыновей графа Кирилла Ивановича Вронского и один из самых лучших образцов золоченой молодежи петербургской. Я его узнал в Твери, когда я там служил, а он
приезжал на рекрутский набор. Страшно богат, красив, большие связи, флигель-адъютант и вместе
с тем — очень милый, добрый малый. Но более, чем просто добрый малый. Как я его узнал здесь, он и образован и очень умен; это человек, который далеко пойдет.
—
Сыны мои, гимназисты.
Приехали на праздники. Николаша, ты побудь
с гостем, а ты, Алексаша, ступай за мной.
Арина Власьевна не замечала Аркадия, не потчевала его; подперши кулачком свое круглое лицо, которому одутловатые, вишневого цвета губки и родинки на щеках и над бровями придавали выражение очень добродушное, она не сводила глаз
с сына и все вздыхала; ей смертельно хотелось узнать, на сколько времени он
приехал, но спросить она его боялась.
И вот
приезжает к ней
сын, некрасивый такой, худущий,
с остреньким носиком, но — удивительный!
— Уж хороши здесь молодые люди! Вон у Бочкова три
сына: всё собирают мужчин к себе по вечерам, таких же, как сами, пьют да в карты играют. А наутро глаза у всех красные. У Чеченина
сын приехал в отпуск и
с самого начала объявил, что ему надо приданое во сто тысяч, а сам хуже Мотьки: маленький, кривоногий и все курит! Нет, нет… Вот Николай Андреич — хорошенький, веселый и добрый, да…
Вслед за ним
сын его
приехал верхом и вместе
с ним вошел в столовую, где стол был уже накрыт.
Приехал и названый брат есаула, Данило Бурульбаш,
с другого берега Днепра, где, промеж двумя горами, был его хутор,
с молодою женою Катериною и
с годовым
сыном.
Оказалось, что это три
сына Рыхлинских, студенты Киевского университета,
приезжали прощаться и просить благословения перед отправлением в банду. Один был на последнем курсе медицинского факультета, другой, кажется, на третьем. Самый младший — Стасик, лет восемнадцати, только в прошлом году окончил гимназию. Это был общий любимец, румяный, веселый мальчик
с блестящими черными глазами.
В одно время здесь собралась группа молодежи. Тут был, во — первых,
сын капитана, молодой артиллерийский офицер. Мы помнили его еще кадетом, потом юнкером артиллерийского училища. Года два он не
приезжал, а потом явился новоиспеченным поручиком, в свежем
с иголочки мундире, в блестящих эполетах и сам весь свежий, радостно сияющий новизной своего положения, какими-то обещаниями и ожиданиями на пороге новой жизни.
Отец и
сын на этот раз расстались мирно. Галактион даже съездил в Прорыв, чтобы повидаться
с Емельяном, который не мог
приехать в Суслон, потому что его Арина Матвеевна была больна, — она в отсутствие грозного тестя перебралась на мельницу. Михей Зотыч делал вид, что ничего не знает о ее присутствии. Этот обман тяготил всех, и Галактион от души пожалел молчавшего, по обыкновению, Емельяна.
С ними
приехал еще юный кадет,
сын одного из ближайших помещиков.
Маланья Сергеевна
с горя начала в своих письмах умолять Ивана Петровича, чтобы он вернулся поскорее; сам Петр Андреич желал видеть своего
сына; но он все только отписывался, благодарил отца за жену, за присылаемые деньги, обещал
приехать вскоре — и не ехал.
Никаких разговоров по первоначалу не было, как не было их потом, когда на другой день
приехал с пожара Макар. Старик отмалчивался, а
сыновья не спрашивали. Зато Домнушка в первую же ночь через Агафью вызнала всю подноготную: совсем «выворотились» из орды, а по осени выедет и большак Федор
с женой. Неловко было выезжать всем зараз, тоже совестно супротив других, которым не на что было пошевельнуться: уехали вместе, а назад повернули первыми Горбатые.
Иван Дмитриевич, по последним известиям, поправляется, обещает
с сыном Евгением
приехать в Марьино.
На днях у меня был Оболенский, он
сын того, что был в Лицее инспектором. Вышел в 841-м году. Служит при Гасфорте,
приезжал в Ялуторовск по какому-то поручению и, услышав мою фамилию, зашел навестить меня.
С ним я потолковал о старине. Он нашел, что я еще мало стар; забросал я его вопросами местными, напомнил ему, что он жил
с отцом во флигеле в соседстве
с Ротастом. Тогда этот Оболенский несознательно бегал — ему теперь только 32 года. — Только странный какой-то человек, должно быть вроде своего отца.
Н. И. Тургенева я не видал, хоть в одно время были в Петербурге и в Москве. Он ни у кого из наших не был, а я, признаюсь, при всем прежнем моем уважении к нему, не счел нужным его отыскивать после его книги.Матвей случайно встретился
с ним в тверском дебаркадере. Обнялись. Тургенев его расспрашивал обо всех, познакомил его
с сыном и дочерью и по колокольчику расстались. Он опять уехал в Париж и вряд ли возвратится в Россию. Я не очень понимаю, зачем он теперь
приезжал…
Зарницын, единственный
сын мелкопоместной дворянской вдовы, был человек другого сорта. Он жил в одной просторной комнате
с самым странным убранством, которое всячески давало посетителю чувствовать, что квартирант вчера
приехал, а завтра непременно очень далеко выедет. Даже большой стенной ковер, составлявший одну из непоследних «шикозностей» Зарницына, висел микось-накось, как будто его здесь не стоило прибивать поровнее и покрепче, потому что владелец его скоро вон выедет.
Эта Масленица памятна для меня тем, что к нам
приезжали в гости соседи, никогда у нас не бывавшие: Палагея Ардалионовна Рожнова
с сыном Митенькой; она сама была претолстая и не очень старая женщина,
сын же ее — урод по своей толщине, а потому особенно было смешно, что мать называла его Митенькой.
В доме тревога большая.
Счастливы, светлы лицом,
Заново дом убирая,
Шепчутся мама
с отцом.
Как весела их беседа!
Сын подмечает, молчит.
— Скоро увидишь ты деда! —
Саше отец говорит…
Дедушкой только и бредит
Саша, — не может уснуть:
«Что же он долго не едет?..»
— Друг мой! Далек ему путь! —
Саша тоскливо вздыхает,
Думает: «Что за ответ!»
Вот наконец
приезжаетЭтот таинственный дед.
Папенька и брат Johann
приехали в город, и мы вместе пошли бросить Los, [жребий (нем.).] кому быть Soldat и кому не быть Soldat. Johann вытащил дурной нумеро — он должен быть Soldat, я вытащил хороший нумеро — я не должен быть Soldat. И папенька сказал: «У меня был один
сын, и
с тем я должен расстаться! Ich hatte einen einzigen Sohn und von diesem muss ich mich trennen!»
Публика начала сбираться почти не позже актеров, и первая
приехала одна дама
с мужем, у которой, когда ее
сыновья жили еще при ней, тоже был в доме театр; на этом основании она, званая и незваная, обыкновенно ездила на все домашние спектакли и всем говорила: «У нас самих это было — Петя и Миша (ее
сыновья) сколько раз это делали!» Про мужа ее, служившего контролером в той же казенной палате, где и Разумов, можно было сказать только одно, что он целый день пил и никогда не был пьян, за каковое свойство, вместо настоящего имени: «Гаврило Никанорыч», он был называем: «Гаврило Насосыч».
Веселенький деревенский домик полковника, освещенный солнцем, кажется, еще более обыкновенного повеселел. Сам Михайло Поликарпыч,
с сияющим лицом, в своем домашнем нанковом сюртуке, ходил по зале: к нему вчера только
приехал сын его, и теперь, пока тот спал еще, потому что всего было семь часов утра, полковник разговаривал
с Ванькой, у которого от последней, вероятно, любви его появилось даже некоторое выражение чувств в лице.
— Да, — продолжала Мари, — и пишет, что они живут решительно в жерле огненном; целые дни на них сыплется град пуль и ядер — ужасно!.. Я к тебе
с сыном приехала, — присовокупила она.
— Завтрашний день-с, — начал он, обращаясь к Павлу и стараясь придать как можно более строгости своему голосу, — извольте со мной ехать к Александре Григорьевне… Она мне все говорит: «Сколько, говорит, раз
сын ваш бывает в деревне и ни разу у меня не был!» У нее
сын ее теперь
приехал, офицер уж!.. К исправнику тоже все дети его
приехали; там пропасть теперь молодежи.
Приехал к нему в побывку
сын, новоиспеченный двадцатилетний титулярный советник, молодой человек,
с честью прошедший курс наук в самых лучших танцклассах того времени и основательно изучивший всего Поль де Кока.
К объяснению всего этого ходило, конечно, по губернии несколько темных и неопределенных слухов, вроде того, например, как чересчур уж хозяйственные в свою пользу распоряжения по одному огромному имению, находившемуся у князя под опекой; участие в постройке дома на дворянские суммы, который потом развалился; участие будто бы в Петербурге в одной торговой компании, в которой князь был распорядителем и в которой потом все участники потеряли безвозвратно свои капиталы; отношения князя к одному очень важному и значительному лицу, его прежнему благодетелю, который любил его, как родного
сына, а потом вдруг удалил от себя и даже запретил называть при себе его имя, и, наконец, очень тесная дружба
с домом генеральши, и ту как-то различно понимали: кто обращал особенное внимание на то, что для самой старухи каждое слово князя было законом, и что она, дрожавшая над каждой копейкой, ничего для него не жалела и, как известно по маклерским книгам, лет пять назад дала ему под вексель двадцать тысяч серебром, а другие говорили, что m-lle Полина дружнее
с князем, чем мать, и что, когда он
приезжал, они, отправив старуху спать, по нескольку часов сидят вдвоем, затворившись в кабинете — и так далее…
Любя подражать в одежде новейшим модам, Петр Григорьич,
приехав в Петербург, после долгого небывания в нем, счел первою для себя обязанностью заказать наимоднейший костюм у лучшего портного, который и одел его буква в букву по рецепту «
Сына отечества» [«
Сын Отечества» — журнал, издававшийся
с 1812 года Н.И.Гречем (1787—1867).], издававшегося тогда Булгариным и Гречем, и в костюме этом Крапчик — не хочу того скрывать — вышел ужасен: его корявое и черномазое лицо от белого верхнего сюртука стало казаться еще чернее и корявее; надетые на огромные и волосатые руки Крапчика палевого цвета перчатки не покрывали всей кисти, а держимая им хлыстик-тросточка казалась просто чем-то глупым.
Сын к отцу
приехал и
с первого же слова уже фыркает!
Приехали на Святки семинаристы, и
сын отца Захарии, дающий приватные уроки в добрых домах, привез совершенно невероятную и дикую новость: какой-то отставной солдат, притаясь в уголке Покровской церкви, снял венец
с чудотворной иконы Иоанна Воина и, будучи взят
с тем венцом в доме своем, объяснил, что он этого венца не крал, а что, жалуясь на необеспеченность отставного русского воина, молил сего святого воинственника пособить ему в его бедности, а святой, якобы вняв сему, проговорил: „Я их за это накажу в будущем веке, а тебе на вот покуда это“, и
с сими участливыми словами снял будто бы своею рукой
с головы оный драгоценный венец и промолвил: „Возьми“.
— Не хотите? — взвизгнула Анфиса Петровна, задыхаясь от злости. — Не хотите?
Приехали, да и не хотите? В таком случае как же вы смели обманывать нас? В таком случае как же вы смели обещать ему, бежали
с ним ночью, сами навязывались, ввели нас в недоумение, в расходы? Мой
сын, может быть, благородную партию потерял из-за вас! Он, может быть, десятки тысяч приданого потерял из-за вас!.. Нет-с! Вы заплатите, вы должны теперь заплатить; мы доказательства имеем; вы ночью бежали…
Софья Николавна перепугалась, что так небережно поступают
с ее бесценным сокровищем, а повивальная бабка испугалась, чтоб новорожденного не сглазил немец; она хотела было его отнять, но Клоус буянил; он бегал
с ребенком по комнате, потребовал корыто, губку, мыло, пеленок, теплой воды, засучил рукава, подпоясался передником, сбросил парик и принялся мыть новорожденного, приговаривая: «А, варваренок, теперь не кричишь: тебе хорошо в тепленькой-то водице!..» Наконец, прибежал не помнивший себя от восхищения Алексей Степаныч; он отправлял нарочного
с радостным известием к Степану Михайлычу, написал письмо к старикам и к сестре Аксинье Степановне, прося ее
приехать как можно скорее крестить его
сына.
Но Алена Евстратьевна успокоила маменьку, объяснив, что принято только поздравить за закуской и убираться восвояси. Пирог будет — и довольно. Так и сделали. Когда
приехал с прииска Гордей Евстратыч
с сыновьями, все уже были навеселе порядком, даже Нил Поликарпыч Пятов, беседовавший
с о. Крискентом о спасении души. Одним словом, именины Татьяны Власьевны отпраздновались самым торжественным образом, и только конец этого пиршества был омрачен ссорой Нила Поликарпыча
с о. Крискентом.
Поэтому, когда Татьяна Власьевна послала Аришу на другой день после разговора
с сыном в его горницу, та из лица выступила: Гордей Евстратыч только что
приехал от Шабалина и был особенно розовый сегодня.
— Потеха! — сказал о. Христофор и махнул рукой. —
Приезжает ко мне в гости старший
сын мой Гаврила. Он по медицинской части и служит в Черниговской губернии в земских докторах… Хорошо-с… Я ему и говорю: «Вот, говорю, одышка, то да се… Ты доктор, лечи отца!» Он сейчас меня раздел, постукал, послушал, разные там штуки… живот помял, потом и говорит: «Вам, папаша, надо, говорит, лечиться сжатым воздухом».
Он
приехал к матери
с женою и трехлетним
сыном Кириллом.
Старики Протозановы так на это и смотрели, и когда
сын их Лев Львович, получив чин в гвардии,
приехал из Петербурга на побывку домой
с тем же пламенем любви к сиротке,
с каким четыре года тому назад уехал, то они только обрадовались, что это чувство, выдержав испытание, остается прочным.
Тетушке Клеопатре Львовне как-то раз посчастливилось сообщить брату Валерию, что это не всегда так было; что когда был жив папа, то и мама
с папою часто езжали к Якову Львовичу и его жена Софья Сергеевна
приезжала к нам, и не одна, а
с детьми, из которых уже два
сына офицеры и одна дочь замужем, но
с тех пор, как папа умер, все это переменилось, и Яков Львович стал посещать maman один, а она к нему ездила только в его городской дом, где он проводил довольно значительную часть своего времени, живучи здесь без семьи, которая жила частию в деревне, а еще более за границей.
Вот,
с месяц тому назад я был вместе
с соседом нашим Ильменевым у Волгиных, которые на несколько недель
приезжали в свою деревню из Москвы;
с первого взгляда мне очень понравился их единственный
сын, ребенок лет двенадцати, — и подлинно необыкновенный ум и доброта отпечатаны на его миловидном лице; но чрез несколько минут это первое впечатление уступило место чувству совершенно противному.
Дарья Михайловна
приезжала каждое лето к себе в деревню
с своими детьми (у нее их было трое: дочь Наталья, семнадцати лет, и два
сына, десяти и девяти лет) и жила открыто, то есть принимала мужчин, особенно холостых; провинциальных барынь она терпеть не могла.
Директор был несколько озадачен; но обозлившийся главный надзиратель возразил ей, «что она сама, по своей безрассудной горячности, портит все дело; что в отсутствие его она пользовалась слабостью начальства, брала
сына беспрестанно на дом, беспрестанно
приезжала в гимназию, возвращалась
с дороги, наконец через два месяца опять
приехала, и что, таким образом, не дает возможности мальчику привыкнуть к его новому положению; что причиною его болезни она сама, а не строгое начальство и что настоящий ее приезд наделает много зла, потому что
сын ее, который уже выздоравливал, сегодня поутру сделался очень болен».
На другой же день после похорон дядя Егор, который, по всему было видно,
приехал из Сибири не
с пустыми руками (деньги на похороны дал он и Давыдова спасителя наградил щедро), но который о своем тамошнем житье-бытье ничего не рассказывал и никаких своих планов на будущее не сообщал, — дядя Егор внезапно объявил моему отцу, что не намерен остаться в Рязани, а уезжает в Москву вместе
с сыном.
Пόд-вечер
приехали гости к Палицыну; Наталья Сергевна разрядилась в фижмы и парчевое платье, распудрилась и разрумянилась; стол в гостиной уставили вареньями, ягодами сушеными и свежими; Генадий Василич Горинкин, богатый сосед, сидел на почетном месте, и хозяйка поминутно подносила ему тарелки
с сластями; он брал из каждой понемножку и важно обтирал себе губы; он был высокого росту, белокур, и вообще довольно ловок для деревенского жителя того века; и это потому быть может, что он служил в лейб-кампанцах; 25<-и> лет вышед в отставку, он женился и нажил себе двух дочерей и одного
сына; — Борис Петрович занимал его разговорами о хозяйстве, о Москве и проч., бранил новое, хвалил старое, как все старики, ибо вообще, если человек сам стал хуже, то всё ему хуже кажется; — поздно вечером, истощив разговор, они не знали, что начать; зевали в руку, вертелись на местах, смотрели по сторонам; но заботливый хозяин тотчас нашелся...
— Он роду не простого, — сказал Гаврила Афанасьевич, — он
сын арапского салтана. Басурмане взяли его в плен и продали в Цареграде, а наш посланник выручил и подарил его царю. Старший брат арапа
приезжал в Россию
с знатным выкупом и…..
Мирон тотчас начал рассказывать о Москве, сердито жаловаться на бестолковость правительства;
приехала Наталья
с сыном — Мирон заговорил о необходимости строить бумажную фабрику, он давно уже надоедал этим.
Летом, когда Илья
приехал на каникулы, незнакомо одетый, гладко остриженный и ещё более лобастый, — Артамонов острее невзлюбил Павла, видя, что
сын упрямо продолжает дружиться
с этим отрёпышем, хиляком. Сам Илья тоже стал нехорошо вежлив, говорил отцу и матери «вы», ходил, сунув руки в карманы, держался в доме гостем, дразнил брата, доводя его до припадков слезливого отчаяния, раздражал чем-то сестру так, что она швыряла в него книгами, и вообще вёл себя сорванцом.
Старик, очевидно, передал заведывание хозяйством в руки старшего
сына Дмитрия Михайловича, который по временам тоже
приезжал к нам в гости и нередко
с двумя сестрами смолянками: Анной и Варварой Михайловнами.
Считая, вероятно, для
сына, предназначаемого в военную службу, мое товарищество полезным, хотя бы в видах практики в русском языке, полковник сперва упросил Крюммера отпускать меня в гостиницу в дни, когда сам
приезжал и брал к себе
сына, а затем, узнавши, что изо всей школы на время двухмесячных каникул я один останусь в ней по отдаленности моих родителей, он упросил Крюммера отпустить меня к ним вместе
с сыном.
Наконец, в них
приехал новый господин —
сын покойника, Михайло Егорыч Задор-Мановский, и
приехал не один, а
с молодою женою.